Эти подходы, выраженные в соответствующих теориях морали, можно рассматривать как типологически различные. Они действительно противоположны в вопросе о происхождении идеала. Однако если рассмотреть их с точки зрения проблемы идеала в целом, то натуралистические концепции идеала можно признать в качестве теории происхождения и становления идеала как формы ценностного сознания, тогда как трансцендентные концепции идеала — в качестве теории, представляющей логические и психологические аспекты функционирования идеала в ставшем виде, как особого рода — универсальной — ценности.
Независимо от того, каковы реальные истоки высших ценностей и идеала, они функционируют автономно по отношению к действительности — как действительности частных интересов, социальных групп, ситуативно меняющихся ролей личности, различных профессиональных, статусных или функциональных обязанностей и т. д. Аристотель, Фромм или религиозные мыслители существенно расходятся в своих теоретических идеях. Но все они утверждают, что содержание идеала обусловлено тем, что есть человек как человек. Они указывают, что ценностный мир человека в самом деле автономен — по отношению к социальной реальности, или реальности, воспринимаемой практическим, эмпирически ориентированным сознанием, что бы ни говорили на этот счет исторические материалисты.
Высшие ценности представляют собой часть духовного мира. Даже обусловленные эмпирически в своем становлении и развитии, они — безусловны в своем ставшем и развитом виде. Отчасти здесь та же проблема, которую мы затрагивали, рассматривая моральное учение Милля (тема II): общие нравственные положения не выводятся из частных ситуаций, отдельные примеры не обусловливают критериев оценки. Ведь всякий частный случай или пример, чтобы быть соотнесенным с моралью, сам должен быть оценен по ее принципам. Так что для того чтобы выделить некоторый частный случай в качестве морального примера, необходимо иметь критерий, по которому мы оцениваем что-то как хорошее или дурное. А это значит, что само положительное или отрицательное значение примера зависит от принятых общих положений. В ценностном плане общее приоритетно по отношению к частному. Высшие ценности воспринимаются как закон, которому должен соответствовать эмпирический мир, как должное, которое вменяется сущему.
Как элемент нравственного сознания идеал является одновременно ценностным представлением, поскольку им утверждается определенное, безусловное, положительное содержание поступков, и императивным представлением, поскольку это содержание определено в отношении воли человека и вменяется ему в обязательное исполнение. Как мы увидим (в следующих двух темах), в структуре морального сознания идеал занимает ключевое место: именно идеалом, определяется содержание добра и зла, должного, правильного и неправильного и т. д.
Впрочем, роль идеала оценивается по-разному. По тому, признается ли существование универсального и абсолютного идеала в качестве критерия выбора ценностей и оценки, моральные философы и вообще все те, кто рассуждает о морали, делятся на абсолютистов и релятивистов. Релятивизм выражается в следующей позиции: нет такой ценности или такого правила в данной культуре, относительно которого в другой культуре не существовало бы прямо противоположного. Или в более сильной версии: нет такого нормативного и ценностного положения даже в одной культуре, относительно которого трезвый ум, в ней же сопребывающий, не мог бы высказать иного, существенно отличного и не менее убедительного. Релятивисты считают, что нормы и ценности не являются сами по себе истинными и значимыми; они — адекватны тем задачам, которые стоят перед людьми в данных обстоятельствах. Проблема релятивизма особенно остро встала в эпоху, провозгласившую себя словами Ф. Ницше: «Бог умер». Массовая секуляризация [83] сознания, плюрализация социокультурных стандартов и поведенческих стереотипов — благодатная почва для релятивизма. Разумеется, в современном обществе, в ставшем таким тесным и прозрачным мире многие ценности небезусловны и ситуативно изменчивы. И вообще, если правомерно говорить о моральном творчестве, то не должно ли оно предполагать приоритетность самой личности как субъекта морали, личности, принимающей решения, действующей и высказывающей суждения, над предъявляемыми ей обществом нормами и ценностями? (Оставляя пока вопрос открытым, мы продолжим рассуждение о релятивизме в следующих темах.)
Идеал единства
Европейская культура начинается с идеала единства. В своих ранних формах он выражен в натурфилософском учении о бесконечном едином начале Космоса, в гармонии с которым обретается подлинность существования. Древнегреческий философ Гераклит видел причину порока и духовной смерти в отпадении людей от космического закона — Логоса. Античное представление о всемирности наиболее полно воплотилось в философии стоиков. Оно было воспринято христианством. Стоики (с индивидуалистических) и раннехристианские мыслители (с соборных позиций) первыми показали, что в условиях индивидуализированного, автономного и взаимно обособленного существования человека реализация идеала возможна лишь как индивидуальное самосовершенствование, как преодоление собственных пороков — в нравственном возвышении каждого человека и духовном единении людей. Вознося молитву за оставляемых учеников, Христос уповает на единение всего человечества в Боге:
«Да будут все едино; как Ты, Отче, во Мне, и Я в Тебе, так и они да будут в Нас едино… Я в них, и Ты во Мне; да будут совершены воедино, и да познает мир, что Ты послал Меня и возлюбил их, как возлюбил Меня» (Ин., 17:21, 23).
Идеалом единства обусловлено содержание нравственного долженствования: любить ближнего, как самого себя.
Эта идея единства (в его различных выражениях) провозглашается или предполагается в качестве высшей нравственной идеи практически во всех развитых религиях:
«Каковы бы ни были различия между даосизмом, буддизмом, пророческим иудаизмом и евангелическим христианством, все эти религии имеют общую цель: дать человеку чувство единения, и притом не ценой возврата к животному существованию, а путем собственно человеческого самовыражения — в единстве с природой, со своими согражданами и с самим собой» [84] .
В восприятии и интерпретации идеала единства возможны две крайности. Одна — социологизаторская, представляющая идеал единства как требование установления и укрепления сообщества. Другая — утопическая; согласно ей он осуществим лишь в разумной и соответствующей природе реорганизации общественной жизни. По-разному эти крайности получили особенное развитие в социальной мысли. Предпосылка идеала единства как солидарности связывалась с особенностями социальной организации (Г. Спенсер), с развитием промышленного сотрудничества (Э. Дюркгейм), с установлением справедливых форм собственности или в разделении труда (К. Маркс). Подобные толкования идеала единства имели место всегда. Против них направлено евангельское поучение о том, что высший идеал, а именно, Царство Божие, утверждается не на земле, но в духе; причем духовное единение обретается прежде всякого другого.
Вместе с тем в названных «эмпирических» толкованиях нравственного идеала как социальной задачи нашло косвенное отражение понимание того, что терпимость, примиренность, гармония в человеческих отношениях суть одно из возможных условий нравственного совершенствования, что нравственный прогресс исторически осуществляется через определенные общественные формы. Мораль как духовный феномен обнаруживается и утверждается в жизни людей, в их личных и социальных отношениях. Игнорирование социального измерения морали, ее отраженности в общественных нравах, в индивидуальных характерах также представляет собой своего рода утопизм и чревато нигилизмом, а в конечном счете — имморализмом, т. е. пренебрежением благом конкретных людей, попранием их прав, нанесением им ущерба, насилием, и все это — во имя некоего возвышенного идеала.